Она взяла его за руку, провела к камину с нежной настойчивостью, исключительным правом рабов, и усадила за ужин. Атон воспринял ситуацию с сомнительным удовольствием. Никогда еще женщины так о нем не заботились, и его отношение, сначала двойственное, быстро стало положительным. В общем, задумка интересная.
— Как звать рабыню? — спросил он.
— По имени, — бойко ответила она. — Кокена.
Атон полез в толстую картотеку, составленную много лет назад его учителем.
— Строительный камень из коралла? Это твоя тема — твердость и жесткость?..
— Некогда на Земле, — сказала она, — жили крохотные морские моллюски с красочными раковинами, которых коллекционировали. Они назывались…
— Понятно. И что же милая ракушка посоветует смущенному сердцу? — спросил ей, и подумал: «Она пытается угождать… отчего бы тебе не отгородиться ею, Атон?»
— Вечером в деревне танцы, — сказала она, явно пропустив в вопросе намек. — Если вам это доставит удовольствие…
— Мне ничто не доставит удовольствие, Кокена, — ответил он, но при этом улыбнулся.
Танцы были красочны. Их устроили в теплом деревянном амбаре — по углам запах сена, под стропилами воробьиные гнезда. Гирлянды флажков свисали с балок; светлый сидр сочился из-под пресса, установленного посреди амбара. Отчаянно улыбавшиеся люди входили и выходили в сопровождении своих хорошо осведомленных рабов и рабынь. Атон заметил, что слишком часто сквозь их радостные личины просвечивала борьба с внутренней мукой.
Он выпил сидра и нашел его весьма крепким. Несмотря на явную свежесть, напиток был терпким, претящим… Вероятно, естественную ферментацию искусственно усилили. Или модифицировали сорт яблок. Сидр вызывал в воображении крохотные деревца с огромными плодами, и каждое громадное яблоко таит в себе легендарные 40°. Душа Атона стала чиста, и он понял, что смех пребывает даже в грусти.
— Начинаем?
Заиграли два усатых, очень похожих музыканта: один на скрипке, другой на объемистой трехрядке. В помещении воцарилось веселье. Пары, составившиеся с краю, вихрем неслись в середину и образовывали неправильные квадраты. Дамы резко оправляли широкие юбки и брали под руку важных кавалеров.
Атон заговорил с Кокеной:
— Как здесь получить партнершу?
Пальцы музыканта все быстрее бегали по черным и белым кнопкам гармони, все сильнее раздувались мехи.
— Нужно пройти через зал к одной из сидящих дам, вежливо поклониться и испросить позволения на ее общество в танце.
— А кого выбрать? — спросил он, оглядывая женщин. Белые нижние юбки кружились вокруг бедер, отбрасывая забавные тени.
Кокена приподняла бровь:
— Вкусы клиентов, не принято обсуждать… Но, если я не ошибаюсь, третья девица справа привлекает определенного рода мужчин и к тому же превосходно танцует…
Атон посмотрел на женщину, которая весело болтала с соседкой и только что наклонилась, чтобы поправить туфлю. Декольте открывало красивую грудь. Маленькие ступни, длинные распущенные волосы.
— Нет! — сказал он с большим нажимом, чем подобало. — Рыжие волосы никуда не годятся.
Кокена угодливо указала другой вариант. На этот раз волосы оказались каштановые и не такие длинные. Дама стояла в стороне со стаканом сидра, слегка покачиваясь под музыку. В конце припева она притопнула, весьма соблазнительно качнув грудью и ягодицами.
— Нет… у нее зеленые глаза. — Сходства почти не было; Атон мучился от грусти, его возбуждение усиливалось вином.
Усомнившись в том, что Атон говорит серьезно, Кокена взглянула на него. Глаза у нее были голубые.
— Пойдем, — сказал он, не в силах объяснить свое настроение. — Я предпочитаю свою рабыню.
И они пошли танцевать. У девушки были проворные ноги, ее легко было вести; на минуту груз упал с его души, отступил на полшага. Они танцевали, кружились, вертелись, ее юбки соблазнительно вздымались, но душевная тягость сопровождала их. Ряды расходились и сближались; мужчины встречали своих партнерш в центре, кланялись им, отставали, снова подходили, и пары весело кружились. Правая рука к правой руке, левая к левой, партнер встречает девушку касанием бедра и с улыбкой пропускает ее назад. О, сверкающий взгляд! Какое чудо это вольное движение вместо заученной фигуры! Какой мгновенный восторг, заостренный усмешкой, — ибо эти интригующие улыбки и жесты были пусты, лишены любви.
«Злоба, о Злоба, о Злоба, почему ты меня предала?»
Была полночь, когда утомленный Атон готовился в коттедже ко сну. Видение росло и билось теперь о раковину его головы, разрывая мозг, довлея над его усталостью. Это было лицо Злобы, улыбающееся, опустошающее, одновременно прекраснее и ужаснее любого призрака. Огонь пробежал в ее волосах и зажег его желание.
— Кокена! — позвал он, и та застенчиво вошла, одетая в ночную рубашку. — Я сегодня не могу уснуть. Ты поговоришь со мной?
— Понимаю, — сказала она.
— Мне хотелось бы знать… — И пока он говорил, мучительное видение распалось. — Ты когда-нибудь была влюблена, Кокена?
— Нет.
— Люди думают о любви как о чем-то романтичном, как о счастье, о чуде. Любовь якобы должна возвышать человека, делать его сильным и добрым. Ты видела такую книгу — ДЗЛ? — Она кивнула. — Но они не правы. Любовь — самое страшное оружие, известное человечеству. Она может скрутить человека, связать в тугой узел, пока его кровь не вытечет на каменистую действительность, пока он не иссохнет и не превратится в шелуху. Если ты когда-нибудь станешь искать зло, начинай с любви… Я не должен говорить это женщине?
— Я рабыня, — сказала Кокена.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Говоришь, что рабыня. Но только ли рабыня? Разве в тебе нет женщины? Когда ты двигаешься в танце, милая ракушка… Если, бы я попросил тебя раздеться передо мной…
— Идиллия обязана защищать свою собственность, — сказала она. — Я не разденусь.
Атон улыбнулся:
— Это лишь пример. Ты не только рабыня. Скажи, Кокена, ты продаешься? Могу ли я приобрести тебя и увезти с собой, куда захочу?
— Рабы не продаются. Они на время предоставляются господам и в определенных пределах оказывают им услуги.
— В определенных пределах… Кажется, раковина закрыта, — сказал Атон. — Тем хуже… но зато честно. Я хотел бы, чтобы как можно больше женщин стало рабынями и как можно больше рабынь — женщинами…
Восемь
Атон ходил на вечеринки, танцевал, смотрел безразличные ему театральные постановки и бездумно флиртовал с женщинами. Днем он купался, участвовал в античных спортивных играх, ездил на пикники; ночью о нем заботилась Кокена, растирая спину маслами. Он говорил с ней, облегчая душу и с удивлением замечая, как слабеют воспоминания о Злобе при разговоре о… Злобе. Он рассказывал Кокене столько, сколько мог вспомнить, то есть больше, чем кому-либо, поскольку стал относиться в ней как к рабыне, а не как к женщине.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});